Совершенно не помню объявления о начале войны. Хорошо только помню страшные бомбёжки и нашу пацанячу страсть к охоте за осколками от авиабомб, а становилось их всё больше и больше. Ими обменивались, ценились крупные. За два-три маленьких можно было выменять один, покрупнее. Хорошо помню, как однажды нашёл медный кусочек. Это считалось особой ценностью. От частого доставания из кармана кромки его стали блестящими.
Были самолёты, у которых бомбы появлялись сначала в горизонтальном положении, а через некоторое время наклонялись носом вниз, исчезали. Раздавался сильный свист, начинался жуткий момент ожидания взрыва. А были другие самолеты, их называли «штукасами». Они сами наклоняли нос вниз, и в таком положении сбрасывали бомбы. Свистела бомба, выл самолёт, кто этого не слышал, не знает, что такое страх. Во время бомбёжек люди прятались в «щелях». “Щели» это вырытый в земле окоп образная яма. С одного торца имеются ступеньки для входа. Сверху уложены бревна, доски и насыпан толстый слой земли. Наши щели были вырыты в глубине двора. В качестве брёвен и досок использовали ворота и заборы. Но папа никогда не соглашался прятаться в них. Мама не могла его уговорить. Он всегда говорил, что от прямого попадания ничто не спасёт.
Перед самой войной отец попал в железнодорожную больницу. Сделали операцию. Однажды, во время сильной бомбёжки он потерял сознание. Пришёл в себя на полу в луже своей крови. После вливания крови, отца выписали. Мама с моим старшим братом привели его домой
. В это же время начались взрывы без бомбёжек, взрывы, наводящие ужас. Взрывали заводы-гиганты. Гордость нашего города. И это было действительно страшно. Появилось чувство безысходности и обречённости. Запомнился взрыв электростанции, которая находилась на берегу харьковской речки недалеко от бывшего кинотеатра «Москва». Был поздний вечер. За столом сидел папа с дядей Колей, у которого была лошадь. Вдруг, грохнуло так, что стёкла чуть не повылетали. Спасли их, вероятно, кресты из наклеенной бумаги. Лампочка замигала, потом ярко, как на прощание, вспыхнула и погасла. Я выскочил во двор. Поразила абсолютная темнота. Если раньше светил на улице фонарь на столбе перед калиткой, светили застеклённые веранды, то теперь всё погасло. Весь город погрузился во тьму. Трамваи и троллейбусы, застигнутые врасплох, застыли на своих местах, все одновременно, как солдаты в строю, когда им дают команду «стой». После этого значительно усилились бомбёжки
. Готовилась сдача города противнику. На Плехановской улице в районе Аптекарского переулка построили баррикаду из мешков с землёй. На выходе Аптекарского переулка к Плехановской установили противотанковые ежи. Даже запомнил их конструкции. А видел их трёх типов. Клёпаные и сваренные. Но был и третий тип – это когда место пересечения трех стержней залито цементным раствором в виде шара. Стержни, как правило, массивный уголок.
Город покинули войска и власти. Народ начал грабить магазины, базы, пищевые предприятия. Тащили всё, что могло оказаться полезным в предстоящей неизвестности. Дядя Коля привёз нам половину коровьей туши и белый металлический бак с молоком. Тётя Шура принесла нам сахар белый и коричневый. Называли его паточный сахар. Брат принёс с опустевшей войсковой части сапоги. Странно, солдаты в основном в обмотках, а сапоги на складе были. Как потом выяснилось, сапоги почти все на одну ногу. Уже в условиях оккупации ребята искали пары и обменивались. Перед этим один солдат армянин, который часто заходил к нам до этого момента, притащил тюк табака. Это был ненарезанный табак, а целые листы, сложенные в аккуратные пачки и перемотанные бумажной лентой, как банковские купюры.
Пару лет назад, смешной случай рассказал мне художник Вилик Макрожицкий, чьи диорамы выставлены в Соколовском Музее и в Харьковском Историческом Музее. Направился он к мясокомбинату по Змиевской. Вдруг увидел строй солдат, которые шли и хохотали от души. Когда он увидел, почему они смеются, и сам не удержался. Идёт с мясокомбината Яша Акопян, и несёт выпотрошенную свиную тушу, которую надел на голову. Голова свиньи возвышалась над его головой.
К этому времени мама насушила мешок сухарей из чёрного хлеба, а мешок был сшит из маскировочной ткани. Из шпагата плели сеть, к которой пришивали лоскутки из маскировочной ткани. У людей осталась и ткань и шпагат. Во время оккупации эти вещи обменивались на продукты в окрестных сёлах. Называлось это “ходить на менку”.
А пока, Харьков, практически, без войск, без властей. Усилилась бомбёжка. Дошла до такой степени, что и отец согласился спуститься в щели. От разрывов бомб, казалось, вот-вот стенки щелей сомкнутся. Было очень страшно. Потом стало тихо. Тишина затянулась, а выходить боялись. Вдруг, услышали голос дворника дяди Васи: «Вылазьте, вже нимци прыйшли». Стало ещё страшней. Когда рискнули выскочить за «ворота» (их не было, использовали для строительства щелей) на Молочную улицу там увидели обоз. Лошади были необычные, с толстыми ногами, подстриженными короткими хвостами. Подводы металлические, колёса как на автомобиле, возле кучера рукоятка тормоза. На всех подводах лежали зелёные ящики. Двигались они от Змиевской (Гагарина) в сторону Плехановской. Как только первая подвода вышла на перекрёсток, слева, где находилась баррикада, открылся огонь. Кучера начали кричать «цурюк», но мне послышалось Сурик (моё имя). Весь в слезах я прибежал домой к маме. «Мама, откуда меня немцы знают?». Когда обоз остановился, во дворе появилось много немцев. Человек 15-20 жителей немцы собрали в углу двора. Там оказалась и наша семья, дед Андрей и бабушка Шура Меркель. Выставили часового. Это был белобрысый мальчик. Ресницы, брови, волосы всё было матово белым. Белым и блестящим был штык на его винтовке. Меня удивил этот штык. Я думал, что все штыки должны быть как наши, а тут кинжал.
Выяснив, кто понимает немецкий язык, старший из немцев объяснил деду Андрею, что нужно пойти на баррикаду и предложить защитникам сдаться. Сопротивление бесполезно. Если через полчаса сдача не произойдёт, огонь откроет миномёт. В помощники, может выбрать одного человека. Дед выбрал моего отца. Если вздумают убежать, всех заложников расстреляют. Курьёз произошёл, когда начали устанавливать миномёт на цветочной клумбочке перед домиком тёти Шуры Очкасовой. Она выскочила из своего дома с тряпкой и начала прогонять солдат с клумбы. Чем их только рассмешила, а сама оказалась среди заложников.
Дед Андрей и мой отец решили добираться до баррикады дворами. В первом же дворе оказались немцы. Дед Андрей объяснил, куда они направляются. Немцы поверили. Один, даже предложил им пистолет. Отец объяснил, что лучший пистолет для них это язык. При подходе к последнему двору, перед Плехановской, через забор увидели наши штыки. Отец сказал Андрею, что б он молчал. С криками «лазутчики» красноармейцы окружили их. Было предложение расстрелять!
Но… потом решили отвезти к комиссару. Комиссар находился на противоположной стороне. Плехановской. Стоял у калитки ворот за трёхэтажным домом. Этот дом и сейчас на месте. Кто такие? Спросил комиссар. Отец объяснил, что долго находились в щелях во время бомбёжки. Дети начали просить воду. Они взяли вёдра, и пошли к колонке набрать воды. Когда возвращались, во дворе оказались немцы. Решили направиться к баррикаде. Комиссар сказал, что б зашли во двор спрятались на ступеньках походного погреба и не высовывались. В этом дворе тоже были солдаты. Комиссар закурил. Отец подошёл и попросил папироску. Комиссар протянул портсигар и дал закурить. Отец сказал, что немцев там немного и если атаковать, можно двор освободить. Комиссар усмехнулся. Нас оставили не для освобождения, а для задержания. Беседуя с комиссаром, отец видел, как за его спиной солдаты перелазят через забор и уходят. Начался миномётный обстрел. Мины летели с нашего двора. Отец вернулся к погребу. Вдруг раздался выстрел. Когда отец и Андрей вышли на поверхность, комиссар лежал убитый. Похоже, что это был выстрел в спину. Возвращаться решили знакомым уже путём. Не доходя улицы Ганны, недалеко от аптеки услышали и увидели перестрелку. Со двора у аптеки наш красноармеец, подальше, через несколько домов, на противоположной стороне немец. С окон домов наблюдали люди. Немец ранил нашего солдата, и он перестал стрелять. Немец подбежал к нему, достал нож, разрезал рукав рубашки и пытался сделать перевязку. Увидев это, отец с Андреем подошли, вышли люди с близлежащих дворов. Образовалась небольшая толпа. Немец попросил йод. Люди указали на аптеку, он выбил дверь. Объяснил, что б они его перевязали, и ушёл.
Долго я не мог понять смысла в этой баррикаде, небольшой отряд с комиссаром. Наших войск в городе уже нет. И только в начале шестидесятых годов, слушая в ХАИ лекцию доцента Кошарновского, который в 1941 году был работником авиационного завода, ХАЗа, стало всё понятно после одной фразы. Немцы уже на Холодной Горе, а из ворот завода выезжали последние машины с оборудованием и документацией. После чего взорвали административный корпус, и рабочие прибрали территорию у проходной, собрали кучу мусора, а на вершину водрузили лопату и метлу! И этим показали, что отступали без паники!
А наши “парламентёры” со страхом приближались к дому. Вошли во двор со стороны аптекарского переулка. Тишина. Во дворе только немцы и много наших, уже пленных солдат. Оказалось, почти все в нашей квартире и успокаивают маму и тётю Шуру. Андрею немцы объяснили, что за ними был послан солдат, который вернулся и доложил, что они пришли таки на баррикаду. Поэтому заложников не расстреляли. Через некоторое время в дом зашёл немец с автоматом. Перед окном стоял письменный стол. Он начал вынимать ящики и переворачивать их. Содержимое сыпалось на пол. Сапогом переворачивал бумаги, карандаши и т.п. Поковырявшись, и не найдя ничего ценного, ушёл.
На вторую ночь немцы расположились по квартирам. У нас ночевали три повара и их начальник. После похода на баррикаду, отцу стало хуже, и он весь вечер находился в кровати. Я, брат и сестра лежали на полу в одном углу комнаты, повара в другом. Возле кровати стоял стол. За столом сидел немец, начальник поваров. На столе светила керосиновая лампа. Лежал серебряный, советский полтинник Немец обратил внимание на него и объяснил отцу, что он просит его в подарок. Отец кивнул в знак согласия. И вдруг, попросил маму подать ему пиджак. Почему он это сказал на армянском языке, он потом никак не мог объяснить. Пользовались всегда русским языком. И тут папа достал из кармана портсигар. Мама пришла в ужас. Дело в том, что этот чудесный целлулоидовый портсигар изготовил и подарил дядя Вася, папин друг. На крышке инкрустацией из цветного целлулоида изображён земной шар, красным СССР, чёрным Германия. С левой, немецкой стороны изображён ползущий с автоматом, в каске с рожками солдат. С правого нижнего угла кусок рукава шинели с изображением звёздочки и серпа и молота. Из рукава торчала дуля.
Немец обомлел, потом рассмеялся и что-то сказал солдату. Тот вышел и вернулся с чемоданом. Достав из чемодана курительную люльку, подарил её отцу. Люлька закрывалась металлической блестящей крышкой. На зелёном шнурке висели бусинки. До сих пор помню и этот портсигар, и эту люльку. Утром все уехали. Казалось всё хорошо, насколько можно сказать в создавшемся положении. Дело в том, что ту половину туши коровы, которую привёз нам дядя Коля, мама сложила в бочку, пересыпав куски солью. С уходом постояльцев, бочка почти опустела.
Украли!
