ХАИ. Как мы и я в том числе учились 50 с лишним лет назад

ПЕРВЫЙ КУРС, 1964 – 1965 года.

ГРУППА

На вывешенных у деканата списках я увидел, что попал в 214 группу. Следует, наверное, расшифровать, что означает каждая из трех цифр. Моторостроительный факультет имел номер 2 и он значился в номере группы. Вторая цифра означала курс, а третья номер на курсе. Поскольку наш набор был больше, чем 250 человек, часть групп имела в номере дополнительно букву «а». Ребята моей группы уже успели перезнакомиться в колхозе, а я просто никого не знал. Оказалось, что в нашей группе из 25 человек было семеро харьковчан, и практически половина, а точнее 12 человек были медалистами. Все они подтвердили дальнейшей учебой свои хорошие знания, хоть кому-то пришлось с институтом расстаться, а кому-то брать академический отпуск.
Уже в первую сессию на экзамене по математике у группы было десять отличных оценок, что удивило даже нашего, много повидавшего, декана Николая Павловича Артеменко. Следом он пришел на экзамен по истории КПСС, но и там группа сумела отличиться.
Точно помню, что кроме меня золотые медали были у Жени Скворчевского и Валеры Кучмы из Кривого Рога, у Володи Омельченко из Запорожья, у Валеры Макарова из Курска.
В нашей группе было сразу три девочки: совершенно не похожие одна на другую близняшки Аня и Люда Першины, а также Наташа Коваль. Говорю об этом, поскольку в отличие от времен нынешних тогда девочек в нашем институте было совсем немного. Все трое пошли в ХАИ не просто так. У сестер в институте работали на разных кафедрах два старших брата, а Наташина мама была преподавателем начертательной геометрии и черчения. Позже мы узнали, что ее отец Иван Андреевич Коваль был Героем Социалистического Труда и лауреатом Ленинской премии. Эти свои высокие награды он получил в должности Главного конструктора харьковского ГСКБД, занимавшегося комбайновыми двигателями.
Трое ребят в группе были постарше. Их поселили в одну комнату во втором общежитии. Комната была угловой на пять человек. Петя Чернышов до поступления в институт работал мастером на тепловозном заводе в Ворошиловграде. Больше того, у него было двое детей. Но это не помешало ему закончить институт. Сегодня такое, конечно, немыслимо. Как самый старший по возрасту и член партии он был назначен нашим старостой и оставался им все пять лет. Со старостой надо было дружить, поскольку именно он вел журнал посещения занятий, который время от времени проверял заместитель декана. А еще за ним была выдача стипендии. Толик Соловей пришел в институт сразу после службы в армии, которую закончил старшим сержантом, и стал впоследствии командиром нашего учебного взвода. Третьим и самым любопытным был молдаванин Сеня Смокинэ. На одном из первых занятий по английскому языку он рассмешил нашу преподавательницу, только что приехавшую после стажировки в Англии, произнеся свою фамилию как СМОКИНГ. Рядом с медалистами им было тяжеловато, но они тянулись.
Из остальных помню достаточно невзрачного Валентина Лупаса, на-стойчивого Женю Лукина, спокойного Толика Загрышева, земляков Володю Костикова, очень толкового Сашу Шоломова и Олега Зарницу, ставшего потом секретчиком нашей группы, и несколько непутевого Карпова, которого вследствие некоторой замысловатости его полного имени Артур Альбертович, мы именовали «Рика».
Нельзя не упомянуть еще двух ребят, попавших в институт по квотам союзных республик. Это были узбек Кахар Шакамалов и казах Дюсен Утигенов. Кахар казался мне тупее «сибирского валенка». Он не понимал практически ничего, даже когда я ему пытался что-то даже не объяснить, а разжевать. Поэтому в дальнейшем я старался от общения с ним уходить. Уже на первом курсе он запросил академический отпуск, хотя по общему правилу это не практиковалось. Потом у него, кажется, был еще один. Но институт он все-таки закончил. И я был просто потрясен, когда незадолго до этого он заявил, что вернувшись в Ташкент, поступит в аспирантуру. Я тоже к этому стремился, но наши познания и способности были не сопоставимы. Скорее всего, он рассчитывал на помощь своего дяди – высокопоставленного чиновника узбекского правительства. От него я услышал впервые «моя твоя не понимает». Много лет спустя, когда в Харькове появился вьетнамский рынок, это выражение всплыло снова.

НАЧАЛО ГОНКИ

Найти другое название начавшимся занятиям не могу. Темп, с которым нам читали лекции по аналитической и начертательной геометриям, физике, истории КПСС, а также объем домашних заданий, был не сопоставим со школьными занятиями.
Математику все четыре семестра нам читал старший преподаватель Сергей Федорович Мещеряков. Запомнился он несколькими вещами. Однажды он появился на лекции в резиновых сапогах. Объяснение этому было довольно простым. Жил он в частном секторе, где тротуаров в те времена практически не было, а задержавшись, не успел переобуться. Рассказывая о теории пределов, он рассмешил нас словами про теорему «о двух милиционерах». Потом мы узнали, что сравнение принадлежит не ему, а профессору А. Мышкису и зафиксировано в одном из учебников последнего. Потом, когда дело дошло до дифференцирования сложных функций, Сергей Федорович сравнил эту процедуру с последовательным раздеванием догола женщины. А чуть позже, рассказывая о численных методах решения уравнений, привел собственный пример решения уравнения седьмой степени, которое не могло иметь теоретического решения. Пришлось решать вручную, поскольку ЭВМ были тогда практически недоступны, а составление программы заняло бы гораздо больше времени. Я так и не знаю, удалось ли ему защитить кандидатскую диссертацию, без которой зарплата преподавателя была совсем небольшой. Именно ему без особых проблем, в том числе и досрочно, я сдавал и все экзамены
. Вершиной курса была «Теория поля» с вихрями, роторами, дивергенциями, разбираться с которыми было довольно сложно. Но без них нельзя было перейти к обязательным курсам аэродинамики на первом факультете и газовой динамики двигателей на втором. Математику мы проходили целых четыре семестра, но в приложении к диплому стоит одна единственная оценка.
Практические занятия вела довольно молодая Людмила Яльницкая, которая жила в доме молодых специалистов с мужем, работавшим на кафедре жидкостных ракетных двигателей (кафедра № 21), что позже стало моей специализацией. По части заданий она, как и другие преподаватели, была беспощадной. Ими по очереди были сто «пределов», сто «производных», сто «интегралов». Выполнить их было делом совсем не простым.
Да и разного рода «решебников», как у нынешних школьников, в нашей стране тогда не было. Годы спустя я обзавелся разными справочниками, включая таблицы интегралов, что вполне могло бы упростить решение. Говорю о стране, поскольку годом позже столкнулся с книгой, в которой были приведены решения всех задач, выдержавшего десятки стереотипных переизданий, сборника задач Мещерского по теоретической механике. Была она на немецком языке и не имела никаких пояснений. Вариант списывания проверялся решением похожей задачи у доски.
Отмечу, что на кафедре математики в то время было очень немного остепененных преподавателей. Кроме А. Мышкиса, лекцию которого услышал еще школьником, и назвать никого не могу. Тогда он рассказал, что высшей математикой занялся, столкнувшись с расчетами по любимой им химии. Это удивляет меня до сих пор, поскольку в нашем курсе химии серьезной математики так и не оказалось. Однажды А. Мышкис рассмешил целый поток студентов. По ходу лекции он снял пиджак, а потом повернулся лицом к доске. По большой аудитории пошел смешок. На вопрос, а что вызвало такое оживление, услышал, что кроме положенного галстука впереди у него есть галстук еще и со спины. Профессор, имевший густую черную щетину, задумался, а потом пояснил ситуацию. Уходя утром на занятия, глянул в зеркало и увидел, что надо бы побриться. Брился электробритвой, сдвинув галстук за спину и расстегнув воротник. Потом застегнул воротник, но увидел, что нет галстука. Поэтом появился второй.
К сожалению, Анатолий Дмитриевич Мышкис расстался с нашим институтом и вернулся в Москву, где когда-то закончил МГУ и академию имени Н.Е. Жуковского. Там он издал пару книг в соавторстве с академиком Я. Зельдовичем, гонорара за которые со слов его дочери хватило на покупку кооперативной квартиры.

НАЧЕРТАЛКА И ЧЕРЧЕНИЕ

Больше всего доставали, как теперь часто говорят, начертательная геометрия и черчение. И, наверное, не случайно из авторов всех учебников первого курса помню фамилию Гордона.
Каждый студент получал, напечатанный на плотной чуть ли не оберточной бумаге, многостраничный альбом с заданиями по «начерталке», которые надо было выполнить все до единого в течение заметно укороченного семестра.
Ребята из общежития, ничуть не стесняясь, перерисовывали решения один у другого. Тем, кто жил дома или на уголках и в частных домов Шишковки и Даниловки, а последних было большинство, порой приходилось туго.
А я все делал самостоятельно и почти всегда правильно. Надо сказать, что пространственное воображение было у меня очень приличным, что заметно помогало. Альбом после сдачи зачета надо было обязательно сдать в лаборантскую, поскольку только после этого можно было получить запись «зачтено» в свою зачетную книжку. Кажется, что именно эта запись была первой в институтской жизни.
Здесь надо еще раз вспомнить Сашу Шоломова. Он, чтобы иметь рабочий стаж, пошел работать на авиазавод, и доучивался в вечерней школе, где получил серебряную медаль. В ХАИ его дядя читал нам курс начертательной геометрии. Воспринимал эту науку спокойно, хотя некоторые вещи с переменами плоскостей, порой с первого захода не понимались. Именно Саша уговорил меня попытаться сдать экзамен по этому предмету досрочно. С небольшой группой таких ребят решил познакомиться заведующий кафедрой профессор Яков Исаакович Невяжский. После пары задач, которые я решил при нем у доски, проблемы с экзаменом уже не возникло. Встречался я с ним еще раз или два на зачете по черчению. Никогда не забуду, как своим толстым красным карандашом он провел линию на моём отличной графики чертеже не очень сложной сборки и попросил построить, так называемое, «косое» сечение. Сделал это я без особых проблем и заработал очередное «зачтено».
Но, вообще, на личности этого человека стоит остановиться отдельно. Я практически сразу увидел на лацкане его пиджака колодочки орденов Ленина и Красной Звезды, три колодочки ордена Трудового Красного Знамени. Так просто их было не заработать, причем последние говорили, что награды заработаны в тылу. На эту тему Саша Шоломов как-то сказал, что в годы войны он чуть ли не ежедневно докладывал самому Сталину. В это было трудно поверить, но оказавшись годы спустя на заводе имени Малышева, я многое узнал об этом человеке. Перед войной он был главным инженером завода № 75, который выпускал танковые дизели В-2 для танка Т-34 ставшего по всеобщему признанию лучшим танком второй мировой войны. С заводом был эвакуирован в Челябинск, где всего за 35 дней запустил, ставшее вскоре массовым производство этих двигателей. В газетах Челябинск тех лет называли Танкоградом. Был начальником главка Министерства. Вернувшись в Харьков, стал главным инженером ХТЗ. Но, когда вслед за «делом врачей» пошла волна гонения на евреев, попал на куда более спокойную и прилично оплачиваемую должность в ХАИ.
В моей последующей работе в ХАИ мне пришлось один раз и совершенно случайно вспомнить об одном из заданий начерталки. Тогда институт строил легкоатлетический манеж, и как-то работы по сварке несущих ферм застопорились. Совершенно не помню, почему эта тема возникла в моем разговоре с ректором института Н.А. Масленниковым, который в скорости стал моим научным руководителем в аспирантуре. Он сказал, что причиной остановки стала необходимость построения многочисленных трафаретов для резки автогеном по линиям пересечения трубчатых заготовок, из которых фермы были спроектированы. Он был страшно поражен, когда я мгновенно сказал, что построение этих самых линий является стандартным заданием для первокурсника в курсе начерталки, и проблема могла быть решена без всяких задержек для всего многообразия стыкуемых под разными углами труб всего диапазона диаметров.
Выше я упомянул о качестве графики. Здесь надо сказать, что оно очень зависело от качества бумаги, на которой чертеж выполнялся. Даже, если ты, хорошо разбираясь в задании, удачно скомпоновал пространство листа и все изначально делал правильно, приходилось что-то стирать, подправлять. Сделать это на бумаге ценой 8 копеек за лист, которая имелась практически во всех и довольно многочисленных магазинах канцтоваров, было невозможно. Поэтому надо было побегать за бумагой получше. Чаще всего, такую найти удавалось в магазине на Свердлова, теперь Полтавский шлях. Очень заметно в лучшую сторону отличалась бумага по 10 копеек, еще лучше был ватман по 25 копеек. А как-то попалась очень белая и твердая бумага по 32 копейки за лист. На ней легко было рассмотреть водяной знак с надписью «Госзнак». Любопытно, что каждый лист такой бумаги формовался по отдельности, и его приходилось обрезать в соответствии с форматом. Тонкие линии на этой бумаге я проводил карандашом твердостью 5Т, то есть самым твердым из выпускавшихся. Наводил же жирные линии карандашом 2Т той же марки «Конструктор». Гораздо более качественными были чехословацкие карандаши «Koh – I – Nor», но в студенческие годы приобретать такие мне не удавалось. Также в лучшую сторону отличались и чехословацкие ластики со слоном на лицевой стороне. Карандашей требовалось много. Поэтому покупались и небольшие упаковки с грифелями разной твердости под карандаши с цанговым зажимом.
Чтобы не возвращаться больше к теме канцтоваров скажу, что и общие тетради тоже были разными. У самой обыкновенной в клетку за 44 копейки легко сминалась обложка, хоть некоторым это и нравилось, а я предпочитал прибалтийские с твердой обложкой за 25 копеек. Если ты хотел иметь максимально полный конспект, то тетради заканчивались очень быстро. И со временем я перешел на более дорогие канцелярские книги большего формата. Записывать конспекты приходилось обычной автоматической ручкой харьковского производства, которой в школе мы не пользовались. Ручки были не очень качественными, часто подтекали, так что и на день не хватало, но можно было обзавестись ручкой с золотым пером, и тогда проблем становилось меньше. Про «Паркер» мы, естественно, и не слышали. А чуть позже пошли в ход и шариковые ручки, сначала одноцветные, причем поначалу стержней не хватало, и их надо было дозаправлять, а потом и на несколько цветов. Такие были незаменимы, когда надо было выделить что-то важное то ли в тексте, то ли на графике.
Забегая вперед скажу, что черчением мы занимались, как и математикой, целых четыре семестра. В последнем по предложению своей преподавательницы Астафьевой выполнил тушью на листе двойного формата (А 0) сборочный чертеж одного из агрегатов авиадвигателя в качестве пособия для кафедры конструкции авиадвигателей или 203, преподавателем которой был ее муж, пару раз меня и консультировавший. Использовался этот чертеж много лет. А его недостатком был мой корявый с детства почерк, который перешел и на чертежи. Естественно, что зачет от старшего преподавателя Панченко, которая вела вторую половину нашей группы, я получил автоматически. Остается добавить, что никто из моих однокашников на работу с тушью не решился. Нельзя не отметить, что большинству чертить было довольно сложно из-за минимума условий для этого. И, если у меня дома были принесенные отцом из техникума, где он работал, нормальных размеров чертежная доска, которую можно было наклонить для удобства работы, и ученический комбайн ЧП-2М, то Петя Чернышов порой чертил в общежитии, поставив доску на спинки двух соседних кроватей. В институте же доски были только в двух или трех аудиториях кафедры графики, поэтому некоторые даже ночевали по субботам в этих аудиториях, чтобы получить возможность почертить днем в воскресенье. На эту тему вспоминается такой чисто «хаёвский» анекдот: «Скажу Гале, что пойду к Лене. Лене скажу, что пойду к Гале, а сам буду, чертить, чертить, чертить». Из отцова техникума ко мне попали и два справочника по черчению: Федоренко и Шошина, а также более полный Годика, деваться без которых было некуда. Следующим моим справочником по черчению стал Анурьев. Наша же библиотека полностью обеспечить этими книгами студентов трех из четырех тогдашних факультетов, нуждавшихся в них практически все годы обучения, не могла.
Сегодня наше рвение и эти потуги могут показаться смешными. Сам я, уже уйдя на пенсию, освоил не очень сложную компьютерную программу «Компас 7», и делал, более чем приличные, плоские чертежи велосипедных рам для своей последней работы. До этого, к примеру, для определения координат отверстий их наконечников (деталь к которой крепится колесо и механизм дискового тормоза) решал не очень сложную систему из двух уравнений второго порядка, поскольку элементарное построение этой детали с помощью циркуля не могло дать требуемой до сотых долей миллиметра точности, которая потом выдерживалась на станках с ЧПУ. На компьютере это получалось мгновенно, а размеры определялись автоматически. Разбираться еще и с 3Д проектированием я не захотел. Но сегодня без него никуда не деться. Скажем, что если бы на все три с лишним десятка тысяч керамических плиток теплозащиты «Бурана» пришлось делать обычные чертежи, а потом писать многостраничные техпроцессы, то он никогда бы не полетел.

КОНСПЕКТЫ ПО ЛЕНИНУ

Определенные проблемы приносило и изучение истории КПСС.
Лекции особых проблем не представляли, тем более, что толстенный учебник доставался каждому студенту. Но по установленной кем-то и когда-то традиции надо было конспектировать изучаемые первоисточники, то есть труды В.И. Ленина. Для этого заводилась общая тетрадь, на каждой странице которой с одной стороны оставлялись довольно широкие поля для своего комментария. В конспект собственной рукой надо было внести определенный минимум выдержек из основного текста. По общежитиям гуляли конспекты наших предшественников, но воспользоваться ими можно было лишь на экзамене, а не в середине семестра. На семинар каждый раз надо было прийти с конспектом, а умудренный опытом преподаватель заглядывал и на последующие страницы конспекта. В качестве примера такой работы с первоисточниками нам приводили методику самого Ленина, который, вникая в существо рассматриваемой проблемы, прорабатывал десятки, если не сотни самых разных статей и книжек на разных языках, делал множество выписок, поскольку других способов сохранения информации не было. Это, по моему твердому убеждению, была поистине титаническая работа, которая позволяла Владимиру Ильичу, с его поистине глубоко диалектическим подходом, успешно рассматривать самые разные экономические, философские и другие проблемы. Этот разброс проблем и позволил одному японскому историку считать, что он не был ученым в прямом смысле этого слова. Впрочем, сам Ленин в анкетах партийных съездов и конференций называл себя литератором.
Это сегодня при наличии сначала ксероксов в некоторых библиотеках, а следом интернета и принтеров можно даже не выходя из дому отыскать и получить нужные работы, а отметки делать маркерами разных цветов. В качестве примера приведу историю тридцатилетней давности, когда и компьютеров, а не то, что Интернета, у нас в стране еще практически не было. Один достаточно молодой человек защищал докторскую диссертацию, связанную с проблемами сверления глубоких отверстий, актуальную и сейчас в производстве оружия. При этом он сделал ссылку на статью, напечатанную еще в конце 18 века. Один дотошный профессор попытался отметить, что такая прямая ссылка, как в его списке литературы, некорректна, поскольку статья сохранилась только в знаменитой библиотеке Британского музея. В ответ он услышал от диссертанта, что, выполняя работу для одной канадской фирмы и, находясь в самой Канаде, имел при помощи интернета доступ к уже тогда оцифрованным материалам этой библиотеки, что он не только прочитал саму статью, но и привез ее распечатку, которую готов подарить своему оппоненту. Профессор был, что называется, посрамлен.
Но кроме первоисточников нам пришлось вникать и в Программу КПСС, принятую, четыре года назад. Именно там был приведен «Моральный кодекс строителя коммунизма», и вписаны слова о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Из английского текста этого кодекса я и сейчас помню наизусть еще из школы, «He who does not work, neither shall he eat» — «Кто не работает, тот не ест». И остается только пожалеть, что вряд ли в обозримом будущем вернется время, в котором «Человек человеку – друг, товарищ и брат».
Лекции нам читала Ангелина Георгиевна Левчук. Это была симпатичная статная женщина, которой довелось повоевать в Великую Отечественную. Больше того, поговаривали, что она была комсоргом полка, в котором служил Александр Матросов. Об этом вспомнили, когда отмечали двадцатую годовщину Победы, которая пришлась на весенний семестр.
С А.Г. Левчук на экзаменах я сталкивался трижды. В первом семестре мне попался довольно легкий билет, причем второй вопрос был связан с актуальной оценкой деятельности Н. Хрущёва, и, ожидая очереди, я откровенно скучал, а моя ручка, как бы сама собой, отковыривала чешуйки одного из многих слоев краски от парты. Я получил за это пару замечаний и был готов к худшему. Но, когда после хорошего ответа на первый вопрос, я назвал слова «волюнтаризм, забегание вперед», то мгновенно получил свои пять баллов. На весеннем экзамене я что-то рассказывал о «компромиссах и компромиссах». Этот же вопрос попался мне, когда пришлось, расплачиваясь за несданные заранее из-за множества командировок экзамены кандидатского минимума, сдавать при поступлении в аспирантуру положенный экзамен по истории КПСС. Я сказал Ангелине Георгиевне, что именно этот билет достался мне ровно десять лет назад, что тогда я получил за свой ответ пять баллов.
Будь у меня сегодня такая возможность, я спросил бы у наших преподавателей, а кто и когда впервые назвал Ленина вождем мирового пролетариата? И если я знаю, кто и когда впервые произнес «и лично Леониду Ильичу Брежневу», то даже всезнающий интернет на вопрос о вожде ответа не дает, хотя и приводит множество ссылок на книги, где это словосочетание применено.

ТЫСЯЧИ

Далее следует вспомнить про английский с его «тысячами». Здесь, как и по другим предметам первого курса, темп оказался гораздо выше привычного школьного, поскольку группа, и так с меньшим числом обучающихся, делилась еще на две половины. Но изучение правил применения довольно сложных времен языка, как и других правил, и огромного количества исключений из этих правил, меня не очень смущали.
А вот с «тысячами» приходилось повозиться. «Тысячи» — это часть английского текста, который ты должен был не только прочитать, перевести, то есть понять, но и уметь пересказать. Исходным материалом служили статьи общественно-политической направленности из английской версии газеты «Московские новости», печатавшейся на русском и еще нескольких языках и выходившей раз в неделю. Естественно, что первоначальные материалы писались на русском языке. Это легко просматривалось в «Moscow news», и облегчало задачу.
Забегая немного вперед, скажу, что при подготовке к сдаче экзамена кандидатского минимума «тысячи» нам выбирали из газеты английских коммунистов «Morning Star». Числом они были больше, и разбираться с ними в силу чисто английского происхождения было уже гораздо сложнее.
Отмечу, что со школьных лет и на многие годы словарь Ахмановой на 20 тысяч слов стал моей настольной книгой. Он и сейчас стоит на моей полке. Специализированных словарей практически не было, хотя взять такой словарь можно было под пропуск в читальном зале. Свой англо-русский авиационный словарь я купил много позже, а вот выпускающийся и по сей день англо-русский словарь Мюллера на 50 тысяч слов я приобретать не стал, хоть проблемы бы это в те времена не составило.
С двумя нашими подгруппами за два года работали три преподавательницы. К моему стыду, помню фамилию, имя и отчество только одной из них – Надежды Семеновны Шнее, да и то, скорее всего, потому, что с ее сыном семью годами позже начал учиться мой брат Григорий.
А вот фамилию своей бессменной преподавательницы по институту и аспирантуре Надежды Сергеевны забыл, хотя вспоминаю ее только с благодарностью. К концу первого курса кафедра готовила нечто вроде конференции. Мне было поручено подготовить доклад по статье из журнала «Missiles and rockets»,что в переводе означает «Управляемые снаряды и ракеты». Журнал можно было взять также под пропуск для просмотра в той части институтской библиотеки, которая носила гриф «ДСП» или «Для служебного пользования». Отмечу, что выйти из помещения с журналом было нельзя. Там же можно было посмотреть и журнал о самолётах «Flight». И я к этой библиотеке надолго пристрастился. Порученная мне статья рассказывала о керамических покрытиях, которые планировалось применять при прохождении плотных слоев атмосферы на этапе возвращении космических аппаратов на землю. На английском это звучало, как «during re-entry». Позже я читал об подобных материалах в рассказах об управляемом спуске с орбиты «Союзов», когда корабль летел в пламени сгораемого покрытия, о «Шаттлах» и «Буране».
Остается отметить, что обычному разговорному языку нас если и учили, то слабовато. И если со временем с материалами патентов и статей из научно-технических журналов я с горем-пополам справлялся, то объяснить, как проехать от Смоленской площади до Кремля в Москве, я затруднился. При этом прекрасно знал, что для этого надо или проехать две остановки на метро, или несколько остановок троллейбусом, или даже пройти пешком всего километр по, ставшей теперь пешеходной, улице Арбат и от знаменитого ресторана «Прага» на стыке Арбата с Калининским проспектом уже увидеть Кремль во всей его красе. Выручила карта-схема Москвы, которая была у меня с собой. В аналогичной ситуации оказалась и моя сестра в Киеве, тоже получавшая сплошные пятерки по языку, но не сумевшей элементарно объясниться с иностранцем, причём в день сдачи государственного экзамена.
Тем не менее, уровень моих познаний достаточен для того, чтобы разобраться в лэйблах, в инструкциях, надписях на майках и рекламе, а иногда и пообщаться. Порой это бывает довольно любопытным. Однажды на улице встретил хлопца, на белой футболке которого наряду с многозначным номером было написано «Alabama State Prison», то есть «Тюрьма штата Алабама». Не уверен, что он знал суть написанного. А вот маленькая на кривых ножках женщина, встреченная в метро, наверняка не ведала, что на ее сумке написано: «Единственно, чего нам не хватает, так это приключений». Как-то увидел на автостоянке в районе «Каравана» представителя ОБСЕ, только что завершившим шопинг в супермаркете. Об этой его принадлежности говорил флажок на белом внедорожнике. Считал, что они функционируют в районе Донбасса. Поэтому и спросил его на английском, а что он тут делает, и услышал на русском ответ – «Работаю». На это опять на английском я сказал ему, что это замечательная работа делать покупки в рабочее время.
Надо также сказать, что у людей, целеустремленных отношение к языку заметно изменилось, поскольку поездки и даже учеба за границей стали делом обыденным, подписка об отказе общения с иностранцами по линии спецслужб не довлеет, а заниматься программированием без английского просто невозможно. И если в мое время не было даже лингафонных кабинетов, а из школьных лет помню, как сверстник, чтобы осваивать произношение слушал передачи Би Би Си и «Голоса Америки» не на русском, которые глушили, а на английском, то сегодня такой проблемы нет. И при желании можно по дороге на занятия или еще куда-то слушать английскую речь вместо музыки со своего смартфона. А я быстро забросил купленный однажды набор пластинок с английскими уроками, из которых запомнилось «I am fond of carpentry», то есть «я люблю плотничать». Скорее всего, запомнилось благодаря фамилии одного из первых американских астронавтов М. Карпентера.

ФИЗИКА И ХИМИЯ НЕ В СЧЕТ

А вот по части физики и химии особо и вспомнить нечего. Разве что заведующую кафедрой и нашего лектора по физике Екатерину Дмитриевну Никишову, да и то потому, что ее муж впоследствии читал нам курс по технологии производства ракетных двигателей.
На лекциях, которые проходили в аудитории 410 главного корпуса, мы с Сашей Шоломовым частенько составляли различные слова, начиная с одной буквы и, добавляя их то в одну, то в другую сторону, и стараясь сделать так, чтобы слово закончилось ходом соперника. Например, две подряд буквы «УУ» приводили только к терминам, связанным только со словом ВАКУУМ. Игра называлась «балдой», по итогам нескольких попыток кто-то оказывался «повешенным».
А вот лабораторные и коллоквиумы не запомнились никак. На лекциях по химии, которые читала зав. кафедрой, доцент Усова, иногда проскальзывала авиационная тематика. Запомнился рассказ о химическом фрезеровании, когда облегчение веса сравнительно тонкостенных деталей обшивки ракеты или самолета, которое достигалось созданием местных выборок, осуществлялось с помощью кислоты. Азотная кислота упоминалась, как один из ракетных окислителей. Именно по части кислоты и запомнилась одна из лабораторных работ, когда несерьезный А. Карпов стал лить воду в кислоту, а не наоборот, как положено. Брызги попали на его пиджак и слегка испортили его, а наша преподавательница очень испугалась, поскольку те же брызги могли попасть и в глаза. Но по этой части пронесло. Впрочем, она, принимая всю вину на себя, купила Рике новый пиджак.

А закончился первый курс досрочно с отлично сданной летней сессией, что уже во второй раз дало возможность получать повышенную стипендию. А моя фотография надолго заняла свое место на доске почета факультета.