Рейс 2420 ТУ-104 № 42505 23-04-1973
Накануне и в день трагического события стояла великолепная сухая солнечная весенняя погода. Как говорят пилоты: «миллион на миллион», т.е. видимость более 10 км… Этот факт подтверждает инфо о матче, сохраненная на просторах интернет.
Стадион имени Кирова.
Чемпионат СССР-1973, 3-й тур, «Зенит» (Ленинград) — «Кайрат» (Алма-Ата).
5000 зрителей. 3 градуса. Солнечно.
Судьи: Ю. Сергиенко, А. Васильев (оба — Харьков), И. Качар (Киев).
В эти весенние дни вся ленинградская общественность с нетерпением ожидала и готовилась к долгожданному открытию нового шикарного аэровокзала. День сдачи в эксплуатацию был назначен на 24 апреля.
Возведенный терминал был уникальным во всех отношениях.
За проектирование, не имевшего аналогов в Советском Союзе здания — архитекторы через год получат Государственную премию… Сорок один год аэропорт Ленинграда назывался «Шоссейная», по имени железнодорожной платформы, которая располагалась неподалеку.
В ночь с 24 на 25 апреля 1973 года аэровокзальный комплекс, построенный по проекту архитектора А. Жука, принял первых пассажиров и получил свое современное название — «Пулково».
За двое суток до открытия нового здания аэровокзала, 23 апреля 1973 года, экипаж ТУ-104 с 51-м пассажиром на борту, среди которых находился и ребенок, совершал обычный рейс по маршруту Ленинград – Москва.
Рейс № 2420 начался точно по расписанию, в 14 часов 18 минут.
Я занял место в десятом ряду. Это т.н. «третий салон», место удобное, за журнальным столиком, лицом «против полета».
Мне было известно, что продолжительность полета составляет чуть больше часа. После взлета и набора высоты я проследовал в кабинку туалета и встретился с капитаном Советской Армии, который был бледен как стена. На мой вопрос: «Не могу ли я ему чем-то помочь?», — он сообщил, что самолет захвачен террористом и мы летим по его требованию в Стокгольм. Предложение вдвоем обезвредить его — было отвергнуто, так как, по словам капитана — у того в руках бомба и с ним ведут переговоры члены экипажа. Честно говоря, особого страха я не испытал (молодой был, горячий!). Вернулся на место, сначала злился, что какой-то урод смеет угрожать всем нам, а мы «бессильны», а потом несколько успокоился, если можно так сказать, конечно…
В конце-концов, — подумал я, — увижу столицу Швеции… Беглец, отщепенец, мерзавец и предатель Родины не самоубийца, не станет же он взрывать бомбу на десятикилометровой высоте! — сойдет в аэропорту Стокгольма, а мы вернемся.
Но когда, через непродолжительное время полета, и, на весьма крутом, как мне показалось, вираже — я увидел в иллюминаторе очень характерные куполообразные строения обсерватории, понял, что это зона Ленинградского аэропорта «ПУЛКОВО» и мы идем на посадку… Помню, что напряженность возросла и предчувствие чего-то «нехорошего» шевельнулось в душе, когда одна из бортпроводниц прошла по салону и тихим голосом, почти шепотом, попросила пристегнуть ремни. Обычно это делают по «громкой» бортовой связи…
Теперь-то, через годы, я понимаю, что шансов долететь до Стокгольма — не было НИКАКИХ!
А то, что мы вообще остались живы — Божий промысел, который есть:
«Непрестанное действие всемогущества, премудрости и благости Божией, которым Бог сохраняет бытие и силы тварей, направляет их к благим целям, всякому добру вспомоществует, а возникающее через удаление от добра зло пресекает или исправляет и обращает к добрым последствиям».
Промысел Божий абсолютно праведный, но он непостижим ни людям, ни ангелам…
Из воспоминаний членов экипажа и из материалов журналистского расследования. Командир Янченко В.М., Герой Советского Союза
Самолет уже набрал высоту девять тысяч метров, когда в кабине экипажа загорелась красная лампочка экстренного вызова – сигнал от бортпроводниц.
Командир экипажа обратился к бортмеханику Грязнову: «Веня, посмотрите, что там у них…». Викентий Григорьевич вышел из кабины и вскоре вернулся с конвертом. В нем находились четыре рукописные странички тетрадного формата. Текст письма гласил:
«Для чтения 5 минут! Командиру и экипажу самолета. Уважаемые летчики! Прошу Вас направить самолет в Швецию, аэродром Стокгольм. Правильное понимание моей просьбы сохранит Вашу жизнь и мою, а за это будут отвечать те, кто своими злодеяниями вынудил меня пойти на этот поступок. После благополучной посадки, я возможно возвращусь на Родину, но только после личной беседы с представителями высшей власти СССР. В руках у меня вы видите оружие. Этот снаряд содержит в себе 2 кг 100 гр.взрывчатки, применяемой в шахтах, что значит этот заряд в действии, разъяснять вам не надо. Поэтому не обходите мою просьбу провокацией. Помните, что любой риск будет кончаться крушением самолета. В этом твердо убедите себя сами, ибо у меня все изучено, рассчитано и учтено. Снаряд устроен так, что при любом положении и провокации будет взорван без предупреждения…».
Почерк был неровным, неразборчивым. Поэтому длинное послание командир экипажа только рассматривал. В нем шло угрожающее описание действия взрывного устройства, излагалось требование бандита впустить его в кабину. Бросалась в глаза фраза:
«Я много лет испытываю на своей шкуре когти кровожадных сверхзверей и в противном случае смерть для меня не печаль, а убежище от хищных, алчущих моей жизни зверей».
В здравом уме такого не напишешь.
Разумеется, экипаж не мог ни лететь в Стокгольм, ни пустить бандита в кабину. Но и оставлять вне контроля его не следовало. В результате взрыва могли погибнуть все пассажиры. Поэтому бортмеханик Грязнов вновь вышел к нему из кабины, а дверь была закрыта на защелку. Как выяснилось позже, преступник был родом не из Ленинграда. Было ему лет сорок пять. Он прожил какую-то странную, уродливую и перевернутую жизнь. В годы Великой Отечественной не воевал, а служил в районе Ленинакана. Затем жил на Украине. За что ни брался, ничего у него не получалось, и ему даже перестали предлагать работу. Потом был осужден: трижды ударил топором по голове свою сожительницу. Освободившись из заключения, опять не нашел для себя места в обществе. Заболел сифилисом, а затем был поставлен на учет в психоневрологический диспансер с редким диагнозом «сифилисофобия». Он озлоблялся все больше. Начал бомбардировать все органы страны десятками писем. Металлургам давал советы о металле, руководителям сельского хозяйства – о зерне. Даже Брежневу писал, предлагая свои способы решения государственных проблем. Но все это было настолько глупо, что никакой реакции не вызывало. Тогда он смастерил взрывное устройство, приехал в Ленинград и купил билет на московский рейс. Терять ему было нечего…
Инструкций по действиям в подобных ситуациях тогда еще не существовало. А минуты, отведенные экипажу бандитом, истекали. Оценив обстановку, командир корабля принял решение возвращаться обратно, на свой аэродром. Связавшись по радио с землей, доложил о сложившейся в воздухе ситуации, запросил разрешение на посадку в Пулково. А за дверью пилотской кабины завершались переговоры с бандитом. Тот угрожал бортмеханику. Но Грязнов продолжал его увещевать и незаметно теснил к входной двери Ту-104, подальше от пилотской кабины и от входа в первый салон.
Штурман Широков доложил: «На борту большая пробоина и пожар!». Впоследствии было установлено, что взрыв устройства в металлической трубке оказался направленным, его основная сила пошла в сторону борта, вырвала переднюю дверь вместе с частью фюзеляжа. Всю мощь взрывного заряда принял на себя находившийся вблизи от террориста бортмеханик Викентий Григорьевич Грязнов. От взрыва оба погибли. Террорист, хотевший улететь в Швецию, улетел на тот свет от взрыва собственной бомбы.
Самолет Ту-104 получил в результате взрыва серьезные повреждения. Но никто из пассажиров больше не пострадал… От взрыва мы сознания не теряли. Я пошевелил штурвал, почувствовал, что самолет управляется. И мы продолжали снижение. Меня часто потом спрашивали, было ли мне страшно. Отвечу как на духу: во всей этой истории от начала и до конца страха я не испытывал, бояться было некогда. Было лишь напряжение, поиск наиболее правильного способа действий. И еще одно чувство овладело мной: все мы, экипаж, словно одна рука, каждый делает все, что необходимо и что возможно. Лайнер идет на посадку по наклонной траектории, а затем поднимает носовую часть и мягко садится. Когда подошел нужный момент, я двинул штурвал на себя, но самолет не стал выравниваться, продолжал идти вниз, как шел.
Тут счет времени начался, пожалуй, уже не на секунды, а на их доли. Мы со вторым пилотом Владимиром Михайловичем Кривулиным, два здоровых мужика, тащили на себя штурвалы, как только могли.
Ценой неимоверных, предельных усилий, нам со вторым пилотом все-таки удалось поднять нос машины, и посадка оказалась относительно мягкой. Самолет помчался по полосе, штурман Широков выпустил тормозной парашют. Скорость падала, было применено аварийное торможение и задействована система пожаротушения двигателей, которые я выключил. Передняя стойка вышла, но не встала на замок! Носовая часть самолета опускалась все ниже и ниже. У нас, по сути, не было переднего колеса! Мы с Кривулиным успели встретиться взглядами. На борту 10 тонн топлива, да еще пожар…
Если носовая часть с пилотской кабиной начнет скользить по бетону, по самолету ударит дополнительный сноп искр, а затем кабина начнет разрушаться. Поэтому, выждав до последнего момента, педалями я направил машину с бетонки на боковую полосу безопасности. Резкий толчок, и самолет замер, уткнувшись носом в землю. Между взлетом и посадкой прошло всего сорок пять минут…».
— После посадки, — рассказывает командир корабля Вячеслав Михайлович Янченко, — мы стали помогать бортпроводникам и работникам аэропорта в эвакуации пассажиров. Я последним покидал корабль. Пассажиров в самолете больше не оставалось. Только рядом с кабиной двое погибших. Одним из них был наш товарищ Викентий Грязнов. Вторым — устроивший взрыв преступник…
Грязнов В.Г., Герой Советского Союза
— Парторг погиб, как герой, на боевом посту. Никто не приказывал ему оставаться рядом с бандитом. Перед выпуском шасси Викентий Григорьевич мог уйти либо в салон к пассажирам, либо в пилотскую кабину. Но не сделал ни того, ни другого, до конца оставшись верным своему долгу. Грязнов знал, что если уйдет, то преступник, заподозрив неладное, последует за ним, а значит, возможна гибель пассажиров и экипажа. Главный удар Викентий Грязнов принял на себя, отдав жизнь ради спасения людей.
Соприкосновение с землей было весьма ощутимым. Скрежет, вой… то ли сирен, то ли еще чего-то, едкий дым, запах… Очень специфический…. Запах смерти.
После взрыва до приземления, как я сейчас могу вспомнить, прошли считанные СЕКУНДЫ. Сверху упала то ли полка, то ли часть обшивки самолета, дыма становилось все больше… Глухой, но очень мощный удар при посадке — был, как бы, продолжением взрыва… Резкая остановка лайнера… Через какое-то мгновение — мне показалось, что наступила ватная тишина.
Ни криков, ни истерики, ни обмороков не было. В передней части салона открытого огня не помню, но видимость была почти нулевая.
Пассажиры в едином порыве весьма резво двинулись сначала к задней двери лайнера, поскольку понимали, что покидать самолет следует без малейшего промедления. Что удивительно, двигались все, я бы сказал: сосредоточенно, но быстро, абсолютно без суеты и паники.
Но было слишком высоко (около семи метров) и прыгать вниз, на бетонную полосу, не было желания ни у кого даже в той ситуации. Нереальная картинка: мне показалось, что внизу, на летном поле, уж очень много вооруженных людей в форме с автоматами в руках. Их я увидел, когда выглянул в проем двери… Пожар внутри салона наземные службы очень быстро потушили и началась массовая эвакуация через переднюю дверь.
Конечно, возникла некоторая толкотня. Проходы между рядами кресел в ТУ-104 узкие, но никто не позволил себе оттолкнуть другого, никто не шел по головам… Народ у нас удивительный… Все самые лучшие качества проявляются в острые минуты смертельной опасности… Советский народ, одним словом. Такое было воспитание…
Как потом выяснилось, всех нас «принимал» из проема выбитой взрывной волной передней двери самолета член экипажа — штурман Николай Широков.
Меня и еще нескольких мужчин, без лишних церемоний сотрудники госбезопасности уложили в небольшом отдалении от лайнера лицом в бетон и после непродолжительного «отдыха» в непривычном положении — отправили на первый допрос.
Это было в автобусе, из которого я со стороны увидел наш СОРОК ДВА ПЯТЬСОТ ПЯТЫЙ, неловко лежащий, как подстреленная птица, «клювом» зарывшись в землю. Отчетливо помню пену на носовой части самолета и носилки, на которых лежали останки тел. Проступали большие кровавые пятна на простынях… Впервые в своей жизни я закурил.
Пассажиров рейса №2420 повезли на автобусах в Дом культуры авиагородка.
Тут с нами начали работать следователи КГБ СССР. Шла пофамильная сверка пассажиров по корешкам авиационных билетов, которые сохранились в «Пулково».
Несколько утомило правописание. Как минимум, два, а то и три раза давал в письменном виде длинное объяснение: кто, где, когда, куда и откуда, зачем, почему и так далее, с заголовка «В Ленинградское областное Управление КГБ СССР». Не считая «устных» пояснений… Но все понимали — так надо.
Когда немного отдышались, то решили отправить письмо Министру гражданской авиации.
В нем пассажиры выражали скорбь и соболезнования родным и близким, в связи с трагической гибелью Викентия Григорьевича Грязнова, просили наградить героя за его мужество и героизм. Особо отметили выдержку, стойкость духа и высочайший профессионализм всех членов экипажа, спасшего наши жизни. Письмо собственноручно подписали абсолютно все пассажиры.
После некоторого времени пребывания во Дворце Культуры авиационных работников, мы уже знали, что командир корабля — «Вячеслав Янченко» из 205-го летного отряда, фамилия преступника — Бидюк и что он родом из Днепропетровска…
Нашел в личном архиве и впервые публикую отсканированный «клочок» бумаги, на котором я поздним вечером 23 апреля 1973 года записал все, что мне стало известно на тот момент времени.
Запомнился начальник пассажирской службы Ленинградского аэропорта тов. Индусов. Это его автограф стоит поверх фамилии геройски погибшего Грязнова Викентия Григорьевича. Очень обходительный и внимательный руководитель, который душевно беседовал со многими пассажирами и умело успокаивал женщин… Отмечу, что во время нахождения в ДК авиаработников и дачи нами показаний, никто не испытывал проблем с питанием. Все-таки, мы находились в «закрытом» помещении, если мне не изменяет память, минимум до 22-00. (Исхожу из того, что запись я сделал именно в это время).
Четко сработали кассиры. Насколько я припоминаю, они были приглашены в зал, где располагались все пассажиры и без промедления (после идентификации личности каждого из нас сотрудниками КГБ) выписали новые проездные документы. Кто хотел — тот отправился в Москву на поезде (железнодорожные билеты выдавались, по-моему, тоже на месте), мне же «продлили» полет, «вписав» в мой билет две строчки: «Ленинград-Харьков» и дату вылета 24 апреля 1973 года. За билет, кстати, я не доплачивал ни копейки. Справки нам выдали интересные: для «…предъявления по месту требования…» «…в связи с задержкой рейса по техническим причинам»… Бережно храню и справку и авиационный билет.
Вечером того памятного дня, 23-го апреля 1973 года, после длительных и обстоятельных пояснений (в письменной и в устной форме) сотрудникам Комитета государственной безопасности СССР, всех пассажиров рейса 2420 отпустили.
Я долго бродил по ночному Ленинграду, реконструировал поминутно события того дня, вспоминал детали, до конца не осознавая: чем могло все закончиться, если бы не беспримерное мужество экипажа и их высочайший профессионализм…
Не знаю как это произошло (не помню абсолютно!), но в кармане моей куртки оказался фирменный пластмассовый стаканчик АЭРОФЛОТА, из которого, в то время, на борту воздушного судна пассажиры пили вино, соки, или минеральную воду. Стаканчик с того самого борта. Борта самолета гражданской авиации компании «АЭРОФЛОТ» Ту-104, номер 42505, рейс 2420.
Гравер, по моей просьбе, на этом стаканчике сделал надпись. Он всегда рядом со мной на рабочем месте… И сегодня, через 40 лет, с того скорбного дня 23 апреля 1973 года…
Основная часть пассажиров нашего рейса добиралась до Москвы на «Красной стреле», я же — 24-го апреля вылетел в Харьков из Пулково прямым беспосадочным рейсом.
Очень торопился. Начиналась предэкзаменационная зачетная сессия.
С Широковым Н.Ф. через 40 лет
